Как встречали Новый год до 1917 года

Новый год в дореволюционной России отмечали, встречали и праздновали.

Первая русская праздничная елка, как свидетельствуют историки быта, была установлена в России в 1818 году. Ее устроила великая княгиня Александра Федоровна, жена будущего императора Николая I и дочь кайзера Фридриха Вильгельма III.

Будущая императрица ввела этот праздник, памятуя о собственном детстве в Германии, где этот обычай существовал с незапамятных, еще языческих времен.

Дочь Александры Федоровны и Николая I, великая княжна Ольга, королева Вюртембергская, в своих воспоминаниях «Сон юности» рассказывает о традиции зимних торжеств в императорской семье.

Новогодние праздники включали Рождество, Святки, Новый год, Крещение.

Все катались на коньках, на санках, строили ледовые городки, шили маскарадные костюмы. Елок во дворце наряжалось несколько сразу — для каждого члена семьи. 

Готовились и раскладывались на столах подарки. Конечно же, среди них были разнообразные игрушки, а также книги, наряды, украшения, картины и многое другое. Ольга Николаевна однажды получила на Новый год замечательный рояль. Мальчиков ожидали военные игрушки — солдатики, сабли и ружья, а также мундирчики их полков. Как-то среди других подарков наследник Николая I получил от отца бюст императора Петра Великого, которого он считал образцом для подражания.

Император любил получать от своих детей подарки, изготовленные ими собственноручно, а покупных и дорогих презентов он не жаловал. Дети дарили друг другу небольшие сувениры, купленные на собственные сбережения. Подарками оделялись и придворные. Для них устраивалась особая лотерея, к которой заранее подготавливались билетики. Часто дарились предметы, изготовленные на Императорском фарфоровом заводе.

Конечно, Рождество было тогда главнее, но и в Новый год так же ходили в гости друг к другу, в полночь пили шампанское, устраивали балы и маскарады.

Принято считать, что первую городскую - общественную ёлку поставили на Екатерингофском вокзале, (ныне Московский вокзал) который был в то время популярным местом отдыха петербургской публики — любителей развлекательных и музыкальных концертов, которые там проводили. Позже такие елки ставили уже и в зданиях дворянских и купеческих собраний, не только в Петербурге, но и в Москве.

По большей части этому способствовали рождественские сказки Гофмана ("Щелкунчик") и Андерсена, которые в то время были очень популярны в кругах интеллигенции.

В январе 1842 года жена Герцена описывает в письме подруге, как устраивалась елка для двухлетнего сына:

“Весь декабрь я занималась приготовлением елки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданиям”. В середине XIX века публичные елки стали устраивать в здании Благородного собрания в Охотном ряду (Дом Союзов).

А уже в 1899 году в пособии для учителей и родителей было написано:

«В настоящее время обычай зажигать на святках елку для детей все более и более распространяется по России. Редкая школа даже по деревням и редкий частный дом в городах не устраивает в это время для своих детей елки».

Многие, как и сейчас, встречали Новый год дома:

«1 января 1917 года. Встретили Новый год своей семьей, никого не было…» (из дневника Льва Тихомирова)

Или вот отрывок из журнальной зарисовки:

«Я - Новый год! - всё продолжал незнакомец. - Каждый раз являюсь я к людям как гений-утешитель; они встречают меня кто чем может - шампанским и сивухой, в семейном кругу и в клубе, в роскошных палатах и в убогих избах. Я - самая популярная личность в декабре месяце...» (Иероним Ясинский «Новый год», 1884 год).

"Празднование Рождества и Нового года в России утвердилось в царствование Петра I, который решил отмечать его с 1 января 1700 года, до этого времени новый год наступал 1 сентября. Естественно, Санкт-Петербург, основанный в 1703 году стал основным центром новогоднего праздничного церемониала. Тогда же в будущей столице впервые появились новогодние елки, кроме того, наступление года отмечали пушечным салютом со стен Петропавловской и Адмиралтейской крепостей. Празднование также сопровождалось литургией.

Однако не все традиции прижились сразу – если пушечная пальба продолжалась вплоть до конца XVIII века, то елки после смерти основателя Санкт-Петербурга ставить прекратили. Возобновилась эта традиция лишь в царствование Николая I».

В 1817 году, жена будущего российского императора Николая I Александра Федоровна делает массовой традицию устанавливать елку на Новый год. Члены императорской семьи отмечали, что сам праздник проходил по-домашнему. Так, например, великая княжна Ольга Николаевна, дочь императора Николая I, писала: «Накануне нового года Папá появлялся у постели каждого из нас, семи детей, чтобы благословить нас. Прижавшись головкой к его плечу, я сказала, как я ему благодарна».

«Вплоть до конца XIX века новогодние гуляния в столице Российской империи были скромными, куда более значимым праздником являлось Рождество. Причем в первой половине XIX столетия оно отмечалось с еще большим размахом в связи с тем, что 25 декабря праздновалось и изгнание из России наполеоновских войск. Все это время неотъемлемой частью новогодних праздников являлось и Крещение, отмечавшееся 6 января. Уже в царствование Петра I в Рождество поднимали штандарт – как полагалось во все праздничные дни – и держали его вплоть до 6 января.

В начале XX века ситуация стала немного меняться – новогодние торжества и гуляния становятся более торжественными, нежели рождественские, то есть светский праздник постепенно начал вытеснять церковный. Крещенские же торжества и вовсе прекратились после 1905 года".

Новогодний праздник довльно долго был как все другие дни Святок. Так, 1 января 1853 года газета "Санкт-Петербургские ведомости" сообщила:

«Петербург проводит Васильев день (1 января) точно так же, как и все другие вечера: так же играет в карты, так же танцует, так же ужинает и пьет шампанское, с той только разницею, что прибавляет поздравление с Новым годом».

Основной праздник и связанное с ним пиршество приходились на вечер накануне Васильева дня, то есть на вечер 31 декабря.

Он носил название Васильев вечер (обратите внимание: сам Васильев день — это 1 января, но Васильев вечер наступает накануне) или же Щедрый вечер.

В некоторых местностях его называли Маланка или Меланья, так как 31 декабря в календаре православной церкви отмечается память святой Мелании Римской. Названия этого дня в народе — Маланья-желудочница и Маланья Толстая — прямо указывают нам, что главной особенностью вечера 31 декабря было угощение. Пиршество в этот вечер было обильным и обязательно содержало мясные блюда.

Варку каши на Васильев день и связанные с ней обычаи описал Аполлон Коринфский в сочинении "Народная Русь" (1900): "Васильева каша варится спозаранок, ещё до белой зорьки. Крупу берёт большуха-баба из амбара заполночь; большак-хозяин приносит в это же время воды из колодца. И ту, и другую ставят на стол, а сами все отходят поодаль.

Растопится печь, приспеет пора затирать кашу, семья садится вокруг стола, стоит только одна большуха (старшая в доме), — стоит, размешивает кашу, а сама причетом причитает:

"Сеяли, растили гречу во все лето, уродилась наша греча и крупна, и румяна; звали-позывали нашу гречу во Царь-град побывать, на княжий пир пировать; поехала наша греча во Царь-град побывать со князьями, со боярами, с честным овсом, золотым ячменем; ждали гречу, дожидали у каменных врат; встречали гречу князья и бояре, сажали гречу за дубовый стол пир пировать; приехала наша греча к нам гостевать"...

Вслед за этим причетом хозяйка берёт горшок с кашей, все встают из-за стола: каша водворяется в печи. В ожидании гостьи-каши коротают время за играми, за песнями да за прибаутками всякими.

Но вот она и поспела. Вынимает её большуха из печки, а сама опять — с красным словцом своим: "Милости просим к нам во двор со своим добром!". Все принимаются оглядывать горшок: полон ли.

Ходит по людям поверье, гласящее, что, "если полезет вон из гнезда Васильева каша — жди беды всему дому!".

Не хорошо также, коли треснет горшок: не обойтись тогда хозяйству без немалых порух! Снимут пенку, и опять новое предвещание: красно каша упреет — полная чаша всякого счастья-талана, белая — всяко лихо нежданное.

Если счастливые приметы — съедают кашу дочиста, худые — вместе с горшком в прорубь бросают".

Изучение мемуаров очень интересно и показательно.

Вот как описывает в разные десятилетия встречу Нового года в своих дневниках Александр Никитенко - историк литературы, цензор, профессор Петербургского университета и действительный член Академии наук.

«1 января 1863 года, вторник
Новый год. Все как будто вдруг обезумели, какая беготня и суматоха! Что же это такое? В природе ли произошла какая-нибудь радикальная перемена или в людях? Ведь в сущности ни малейшего намека на то, что случилось что-нибудь новое, что образовало бы рубеж между 1862 и 1863 годами. Между тем со всех сторон сыплются поздравления, все поддаются каким-то надеждам, вероятно и в этом году таким же несбыточным, как и в прошлом. А впрочем, не худо, что такой обычай существует. За недостатком истинных благ человеку нужен хоть призрак хорошего лучшего. И вся эта беготня - своего рода занятие, которое разнообразит обыкновенную прозу жизни…

1 января 1874 года, вторник.
У меня для встречи Нового года была приготовлена, по обыкновению, бутылка шампанского, и мы, то есть я и мои домашние, встречали его с бокалами довольно живо, если не весело, и просидели до половины второго часа ночи».

В его же дневнике есть и очень интересная запись:

«12 часов ночи. Новый год встречаю я с пером в руке: приготовляю юридические лекции. Но нынешний вечер дело это особенно затруднено. Квартира моя граничит с обиталищем какой-то старухи, похожей на колдунью романов Вальтера Скотта. Там до сих пор не умолкают буйные песни вакханок, которые сделали, кажется, порядочное возлияние в честь наступающего года. Удивительно, как наши женщины низкого сословия преданы пьянству».

Так что наши современные сетования на спаивание русского народа во время новогодних праздников – тоже уходят корнями в царское время.

Елизавета Меркурьевна Бем. Открытка

А вот юмористическая зарисовка от Антона Павловича Чехова:

Писатель Антон Павлович Чехов к Новому году благоволил разве что в раннем детстве.

Но Антоша рос, и вместе с ним рос и его сарказм по отношению к сказочным чудесам «переоцененного» праздника.

«Радоваться такой чепухе, по моему мнению, нелепо и недостойно человеческого разума. Новый год такая же дрянь, как и старый, с тою только разницею, что старый год был плох, а новый всегда бывает хуже...

По-моему, при встрече нового года нужно не радоваться, а страдать, плакать, покушаться на самоубийство. Не надо забывать, что чем новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег...»

- проповедовал Чехов направо и налево.

И вот еще: «Не верьте шампанскому... Оно искрится, как алмаз, прозрачно, как лесной ручей, сладко, как нектар; ценится оно дороже, чем труд рабочего, песнь поэта, ласка женщины, но... подальше от него!..

Пьют его при встрече Нового года: с бокалами в руках кричат ему „ура“ в полной уверенности, что ровно через 12 месяцев дадут этому году по шее и начихают ему на голову».

Таковы его «Мысли с новогоднего похмелья».

В конце XIX века происходят два кулинарных события, роль которых в традициях празднования Нового года сложно переоценить.

В 1880-е массовое распространение в качестве новогоднего угощения получают мандарины.

Мандарин — главный новогодний фрукт — в российских домах появился в XIX веке.Первые мандарины везли из Европы, и стоили они слишком дорого: за десяток штук нужно было отдать около трех рублей (для сравнения: за 15 рублей можно было купить корову).

В середине XIX века в ботанических садах Грузии и Абхазии начали выращивать морозостойкие сорта цитрусовых, и постепенно мандарины стали доступнее для россиян и превратились в один из новогодних символов.

И в 1894 году зафиксировано первое письменное упоминание салата оливье.

Канонический рецепт с рябчиками, раковыми шейками и каперсами известен сейчас всем. Помимо деликатесного салата, частыми гостями на столах того времени была икра, рыба, запеченные поросята и, конечно же, алкоголь в количествах, превышающих возможности среднестатистического человека.

«По рюмочке, да по две, а где так и стаканчик красненького или беленького, да коньячок без счету на придачу, — к вечерку-то образовались градусы высокие. От шести различных поросят отведал, половину заливных да половину жареных, ветчин, икр сколько! Словом, приехал домой больной, да и посейчас в себя не могу прийти.

Как взгляну на поросячью физиономию, так дрожь меня и берет. Не будь он скотина бесчувственная, да к тому же заливная, — так бы, кажется, и съездил ему по разукрашенной физии», — писала газета «Новости дня» о традициях новогодних визитов в начале XX века.

Елизавета Меркурьевна Бем. Открытка

Не экономили и на оформлении праздничного стола.

Новогоднее торжество — такое, каким было оно для светской Москвы начала века — хорошо описано в романе «Доктор Живаго»:

«С незапамятных времен елки у Свентицких устраивали по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых, и веселились до утра. Более пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала и отделялась от него тяжелою плотною занавесью на больших бронзовых кольцах. На рассвете ужинали всем обществом».

«Посредине, в длину огромного стола, шла широкая густая гряда ландышей. Знаю, что ландышей было 40 тысяч штук, и знаю, что в садоводстве Ноева было уплачено 4 тысячи золотых рублей за гряду. Январь ведь был, и каждый ландыш стоил гривенник. На закусочном огромном столе, который и описать теперь невозможно, на обоих концах стояли оформленные ледяные глыбы, а через лед светились разноцветные огни, как-то ловко включенные в лед лампочки. В глыбах были ведра с икрой», — вспоминал художник Сергей Виноградов в 1907 году о празднике в «Метрополе».

Еще одно место для кутежа — ресторан «Яръ». Певец Федор Шаляпин (1873–1938) описывал встречу Нового года там как праздник «среди африканского великолепия»: «Горы фруктов, все сорта балыка, семги, икры, все марки шампанского и все человекоподобные — во фраках. Некоторые уже пьяны, хотя двенадцати часов еще нет. Но после двенадцати пьяны все поголовно. Обнимаются и говорят друг другу с чисто русским добродушием:

— Люблю я тебя, хотя ты немножко мошенник!

— Тебе самому, милый, давно пора в тюрьме гнить!

— П-поцелуемся!

Целуются троекратно. Это очень трогательно, но немножко противно».

Новогоднее шампанское было в традиции в дореволюционной России, вошло в обиход после войны 1812 года, народ так же весело вышибал пробки. На самом деле, оно заняло место кислых щей — сильно газированного напитка, медово-солодового лимонада.

Многие избегали птицы на столе — считалось, что счастье из дома улетит. Предпочитали свинину. Кто смог достать фрукты, тот молодец, но это было очень дорого...

У Льва Кассиля в «Кондуите и Швамбрании», упоминаются переживания главного героя из-за того, что на «взрослую» ёлку его не взяли: «Кончался 1916 год, шли каникулы. Настало 31 декабря. К ночи родители наши ушли встречать Новый год к знакомым. Мама перед уходом долго объясняла нам, что «Новый год — это совершенно не детский праздник и надо лечь спать в десять часов, как всегда».

Кстати, родителям еще и весьма повезло, что 31 декабря 1916 года было, куда уходить на праздник. Как сейчас Росстат и ВЦИОМ почти ежедневно шокируют нас цифрами: сколько человек собирается брать кредит ради новогоднего стола, сколько вообще откажется от праздника, – так и сто лет назад остро стоял вопрос, где раздобыть ёлку, календари и рождественского гуся.

И конечно, все посылали друг другу открытки - как специальные новогодние, так и новогодне-рождественские.

Точная дата появления российской новогодней открытки неизвестна.

Однако многие историки связывают это событие с именем известного художника Николая Николаевича Каразина (1842-1908), чьи последние работы датированы 1901 годом.

Другим мастером новогодней открытки считается Елизавета Меркурьевна Бем (1843-1914).

Елизавета Меркурьевна Бем  «Сердце сердцу весть подает»

Елизавета Меркурьевна Бем  «К Новому году. Хоть не складно, да ладно, хоть нехитро, да кстати»

Елизавета Меркурьевна Бем «Пожелание на новый год жить в добре, ходить в серебре, одна рука в патоке, другая в меду!»

Елизавета Меркурьевна Бем «Мороз не велик, да стоять не велит!»

Во второй половине XIX века пошла мода на новогодние открытки, оформленные в позаимствованном у европейцев сентиментально-лубочном стиле.

Иногда издатели российских новогодних открыток полностью сохраняли все детали оригинального рисунка, меняя лишь иностранную надпись на русскую:

Смирнов Владимир , Праздник в Кремле, холст, масло, 70x120 см,

Дед Мороз тогда был редким гостем праздничных картинок.

Вслед за Европой, во второй половине 19-го века в России начал складываться миф о дарителе – таинственном старике, который приносит подарки и кладёт их под ёлку (в семьях, где традиция устанавливать ель втайне от детей сохранялась, дерево тоже приносил он). Имя Санта Клауса, как и святого Николая, в России не прижилось. Но и Дедом Морозом он стал называться далеко не сразу.

В начале 1860-х годов загадочный даритель недолгое время носил имя старого Рупрехта, которое указывало на его немецкое происхождение. В 1870-х Рупрехт превратился в Дедушку Николая. Спустя десятилетие его стали величать добрым Морозко или просто Морозом. Казалось бы, вот-вот Мороз превратится в Деда Мороза, но нет – в начале прошлого столетия таинственный старик прослыл Ёлкичем и даже удостоился одноимённого рассказа Фёдора Сологуба про себя.

Святочный старик, рождественский дед, ёлочный дед – как его только не называли, пока в 1914 году Сергей Есенин не написал стихотворение «Сиротка», в котором фигурировал Дедушка Мороз. Именно этот вариант оказался самым живучим и известен до сих пор.

Ряженые старики начали появляться на праздниках ёлки в последней четверти 19-го века: очерк 1884 года гласит, что в одном из домов «в старика с ёлочкой в руках одели маленькую Катю». Часто такие фигурки, отлитые из гипса и «одетые» в шубу, украшали праздничную ель или стояли у её подножия.

Дед Мороз выходил ближе к самому концу торжества по громкому зову детей и гостей. Первые были заинтересованы в появлении старика-дарителя больше остальных: до его прихода подарков они не получали.

К началу 20-го века Дед Мороз, как и ёлка, стал незаменимой частью новогоднего праздника. Он представал во множестве ипостасей: как ёлочная игрушка, загадочный даритель подарков, литературный и музыкальный персонаж и даже как рекламный трюк для привлечения клиентов.

В начале прошлого века широкое распространение получил обычай заказывать новогодние открытки для себя лично и своих близких. За основу бралось подкрашенное групповое или парное фото, сделанное в максимально торжественной обстановке и дополненное праздничными надписями. Эта традиция сохранилась в Европе и сегодня – я сама часто получаю от друзей из Европы такие «семейные» открытки.

Елизавета Меркурьевна Бем «С Новым годом!»

источник

и отсюда